История одной девушки с татуировкой. Откровения

В последнее десятилетие города России наводнило новое племя — люди в татуировках. Они старательно дистанцируются от сравнения с уголовным миром, говорят, что их рисунки — это арт, искусство. Однако напряженного отношения к ним в социуме это не снимает. Скоро они созреют, выйдут на общественную арену и, так или иначе, будут влиять на жизнь этого не принимающего их большинства. Самое время спросить: кто эти люди? Что у них в голове? Сильно ли они отличаются от остальных?

Ирина Мержоева (имя изменено) – дитя чеченской войны. В 1995 году вместе с матерью уехала из родного Гудермеса и с тех пор живет в Абакане, работает в рекламе.

— С чего начался ваш роман с тату?

— Первый раз я сделала рисунок в Китае. Там много русскоязычного населения, и можно найти хорошего мастера, а не абы какого. Я в то время увлекалась буддизмом, точнее, направлением фен-шуй. Это такая теория повседневной жизни. Иероглиф был моей попыткой привлечь удачу, благополучие, деньги и любовь. Кажется странно: деньги и любовь в христианстве несовместимы, но в культурах Востока это не так. И я сделала первую татуировку на затылке. Тогда это было модно.

После этого в Абакане я нашла мастера Сашу Касаткина, его, наверное, вся Хакасия знает. Вот он и дал мне толчок забиваться,— так это у нас называется. Когда я его увидела, я была в восторге! Он был… просто как в комбинезоне. В то время искусство тату было редкостью. Что тогда произошло в моей голове – не знаю, но я решила продолжать.

Вне традиции

— Видимо, мама очень мальчика хотела, и я выросла девочкой-мальчиком. Мне нравится именно такое позиционирование себя. Мне всегда ставили в пример мою двоюродную сестру – она сидит в офисе, туфли-лодочки, и такая вся девочка-девочка… А у меня и пирсинг везде, и татуировки. Я рано села за автомобиль, причем на механику, у меня есть свой мотоцикл.

— А как это сочетается с традиционным представлением о чеченской девушке?

— Это никак не сочетается! Это в какой-то степени протест. Против излишней опеки родственников, рамок, в которых мне, как женщине, следует жить. Во мне всегда все против этого менталитета бунтовало: чем я хуже вон того парня с соседнего двора?! Я с этим не согласна. Я всегда хотела раздвинуть рамки того, что положено мужчине, а что — женщине, стереть разницу между полами.

Я никогда не надену хиджаб. Никогда не стану носить юбку в пол. Никогда не буду пресмыкаться перед мужчиной только потому, что он мужчина.

— Как мама это воспринимает?

— Сейчас у нее уже перестал дергаться глаз. Она, конечно, вздыхает, закатывает глаза, но уже не возмущается. Говорит: «Красиво. Но пообещай, что это в последний раз». Сейчас я уже стараюсь себя остановить, потому что татуировка — это болезнь. Зависимость. Стоит сделать одну, и ты уже не можешь остановиться.

— А вас, такую независимую, не смущает эта новая зависимость?

— Это, наверное, просто желание украшаться. Кто-то украшает себя бриллиантами, дорогими нарядами. Я украшаю себя рисунками, и мне нравится внимание окружающих. Например, летом, на пляже. В городе я хожу в майке, в шортах, и все это разрисованное тело видно. Мне нравится привлекать к себе внимание. У кого-то, в основном у молодежи, это вызывает восхищение, а у старших – наоборот – презрение: «Эй, сколько у тебя ходок?». Но внимание в любом случае обеспечивает.

Татуировка как магия — оберег или порча?

Первая ее татуировка была сделана на затылке, под волосами. Ее никто не видел. Это был своего рода акт бытовой магии, оберег, заговор.

Человек, в сущности, делал это всегда — традиция татуировки настолько древняя, что вряд ли отыщется этнос, не прибегавший к таким отметинам. Ведь главный ее смысл был и остается в том, чтобы обозначить себя, назвать свою принадлежность, выделить для других, чтоб не было загадок и разночтений.

Назвать себя, пригвоздить это клеймо и очертить вокруг себя круг. Отказаться от возможности стать кем-то другим — не ваше дело, кем. Кем хочешь.

Для меня это обращение — не просто к прошлому, а к глубокой архаике — самый поразительный тренд современности. В том числе и на Западе, родине модерна.

В любом случае, я всегда чувствовала, что татуировка — это нечто большее, чем просто украшение.

— А вы верите в то, что татуировка влияет на вашу жизнь?

— Она ее меняет, кардинально меняет. Конечно, это эффект плацебо, но это мне помогает воспрянуть духом, взбодриться. Я стараюсь не думать о том, что это влияние негативно, что татуировка, может быть, даже ломает жизнь человека, особенно женщины.

— Каким образом?

—Не каждый мужчина готов жить с такой женщиной.

— С какой — такой?

— С раскрашенной. Люди воспринимают татуировку как агрессию. Однажды я из-за этого потеряла мужчину. Он говорил, что ему стыдно появляться со мной на людях, требовал, чтобы я прекратила это. Вообще был очень властным, тираничным. Поставил условие. А я пошла к своему мастеру, сделала очередную татуировку, вернулась домой, демонстративно, при нем собрала вещи и ушла.

— Я вижу в ваших мотивах противоречие. Вы, как и всякая женщина, хотите быть любимой, благополучной, удачливой — и тут же «подсекаете» это своими демонстрациями. Мужчина ведь тоже хочет вашего цветения, хочет вас видеть в женской ипостаси. Когда вы повели себя так демонстративно, по-мужски — что вы хотели ему показать?

— Что я личность. А не безличная серая масса.

Стереть свой пол

Некоторое время Ирина молчит, думает. В начале нашего разговора она заявила, что хочет устранить рамки — в том числе и между полами. И сейчас, видимо, сомневается, так ли это.

— Да, возможно, я сама провоцирую в мужчине то, что мне не нравится — паразитизм. В вашем поколении еще остались настоящие мужчины, но среди моих ровесников альфонс — каждый второй. У меня большой круг общения, и я вижу, что молодые люди этого совсем не стесняются.

Я стараюсь быть сильной и все сделать сама. А что-то попросить или взять у них – ни за что. Наверное, поэтому я каждый раз выхожу из отношений с пустой сумой и… с пустой душой.

И единственная отрада – пойти и сделать очередную татуировку. Этим я ставлю как бы точку. Все, едем дальше.

— Очередной заговор на любовь, изобилие и удачу?

— Нет. Я решила, что больше никого в душу не впущу. В последних отношениях я проиграла. А я, оказывается, не умею проигрывать. И я не принимаю их безответственность. Когда привяжут твоего ребенка к себе, а потом уйдут без объяснения причин. Это не по-мужски.

— А что — по-мужски?

— Быть мужчиной – это означает для меня ум, ответственность. За свои слова, за свои поступки. За свою семью.

— Вы такого мужчину знаете?

— Нет. Но таким был мой дедушка. Он был властным, был человеком слова, человеком чести. Он для бабушки, своей жены, для своих детей готов был сделать буквально все. Он создал свою семейную империю, и семья жила за ним как за каменной стеной. Она ничего не боялась. Он и на пенсии таким оставался. Это мой идеал мужчины.

… Хоть убейте меня, дорогой читатель, но я не понимаю, причем тут стирание полов.

Не хочу выглядеть мошкой

— …Короче, я решила, что больше не допущу близких отношений.

— Но ведь жизнь сама по себе риск. В том числе и риск отношений, потрясений, потерь, боли. «Нет, это слишком страшно, я не буду. И вот это – тоже слишком. Не буду» — разве это не самоограничение? Вы боитесь рисковать?

— Однажды мы с друзьями ездили на Туимский провал, и там люди прыгали с каната вниз. К человеку привязывают резиновый трос, он на нем долетает почти до самой воды, и на расстоянии примерно метра эта резинка его по инерции вверх подбрасывает, потом опять опускает. А потом его на лебедке поднимают вверх.

И вот друзья мне говорят: «Ну что, слабо? Да ты никогда не прыгнешь». Мне слабо?!.. А я, знаете, высоты боюсь до смерти. Я жила на пятом этаже, и выход на балкон покурить для меня был каждый раз каким-то микро-стрессом… И я прыгнула. На спор. На пять тысяч.

…Когда меня одели в амуницию, я увидела, как эта лебедка ненадежно крепится. Глянула вниз… о Боже… Говорю: «Пожалуйста, не толкайте, я сама».

— Почему вы прыгнули?

— Я понимала, что если я сейчас не прыгну, то в глазах своих друзей буду выглядеть какой-то мошкой. Жалкой, безответственной… Я прыгнула. Кричала так, что не только весь Туим, но и Шира, наверное, слышала. Не знаю, как я не умерла от разрыва сердца. Эти несколько секунд свободного падения, в бездну, без всего...

Потом я долго не могла говорить, друзья тоже были в шоке. Сели в машину. Я закурила. Говорю: «Пятак гони, ты проспорил».

Человек-праздник — или человек с диагнозом?

Ира говорит, что тяга к татуировке сродни ломке наркомана. Борется она с ней жестко, физически. Марафонский бег, профессиональный фристайл со всеми сопутствующими издержками, а еще любимая работа.

— В ней я нашла себя. Я себя вижу в качестве организатора, выдумщика. Мне всегда нужно куда-то бежать, что-то делать, шевелиться. Если работы нет – я не знаю, куда себя деть. И, что бы ни случилось, стараюсь не унывать. Меня называют «человек-праздник» — наверное, это моя горячая чеченская кровь сказывается.

— А на работе знают о татуировках?

— Я их делаю с умом, чтобы в офисной одежде не было видно. Однажды ко мне домой пришел за документами сослуживец, а я была в домашней одежде, в шортиках и майке. Он меня увидел — и остолбенел. Потом говорит: «Я каждый день вижу тебя на работе и не знал, что ты такая».

Вот так это и бывает — ты общаешься с людьми, все нормально, они к тебе тянутся. Но потом ты снимаешь одежду — и начинаются проблемы восприятия: оказывается, ты человек с диагнозом! – смеется Ира. — Я думаю, каждый человек с татуировкой хочет доказать, что он такой же, как другие люди.

Автомобилисты ведь тоже самоутверждаются друг перед другом: у кого машина круче.

Во мне проснулся кто-то… по материнской линии

— А дочке нравятся ваши наколки?

— Безумно нравятся. Иногда я даю ей фломастеры, и она их раскрашивает. Ей девять лет, и мы договорились, что когда ей исполнится 18, если она осознанно к этому подойдет, мы это сделаем. Если разонравится — уже сейчас это можно безболезненно свести лазером, а когда она вырастет, наверное, появятся какие-то безвредные кремы.

Но я никогда не дам согласие на то, чтобы она забилась полностью. Мне почему-то не хочется это видеть на ее теле.